Пациентка

From Internet

В сельскую больницу Пелагея приехала за тридцать верст.

Выехала на рассвете и в полдень остановилась у белого одноэтажного дома.

- Хирург-то принимает? - спросила она мужика, сидящего на крыльце.
- Хирург-то?. - с интересом спросил мужик. - А ты не больна ли будешь? Животом, что ли?
- Больна, - ответила Пелагея.
- Я, милая, тоже больной, - сказал мужик. - Пшеном объелся... Седьмым записан.

Пелагея привязала лошадь к плетню и вошла в больницу.

Больных принимал фельдшер Иван Кузьмин. Был он маленький, старенький и ужасно знаменитый. Все вокруг знали его, хвалили и называли без причины хирургом.

Пелагея вошла к нему в комнату, низко поклонилась и присела на край стула.

- Больна, что ли? - спросил Иван Кузьмич.
- Больна я, - сказала Пелагея. - То есть вся насквозь больная. Каждая косточка ноет и трясется. Сердце гниет заживо.
- С чего бы это? - равнодушно спросил фельдшер, - С каких пор?
- С осени, Иван Кузьмич. С самой осени. Осенью я заболела. Как, знаете ли, супруг Димитрий Наумыч приехал из города, так я и заболела. Я стою, например, возле стола и лепешки в муке валяю. Димитрий Наумыч любил эти самые лепешки. Где-то, думаю, он теперь, Димитрий Наумыч-то? В городе он советский депутат...
- Позволь, бабонька, - сказал фельдшер, - ври, да не завирайся. Чем больна-то?
- Да я ж и говорю, - сказала Пелагея. - стою возле стола, кручу лепешки... Вдруг тетка Агафья, что баран, прибегает и рукой машет. «Иди, кричит, Пелагеюшка, иди поскорей. Твой-то никак приехал из города и идет будто по улице с мешком и с палкой». Зашлось у меня сердце. Подкосились ноги. Стою рукой и лепешку мну... Бросила после лепешки, выбежала во двор. А во дворе солнце играет, играет. Воздух легкий. А налево, этак у хлева, желтый теленок стоит и хвостишкой мух пугает. Взглянула я на теленка - слезы каплют. Вот, думаю, Димитрий Наумыч-то обрадуется этому самому желтому теленку...
- Позволь, - хмуро сказал фельдшер, - ты дело говори.
- Я ж и говорю, батюшка, Иван Кузьмич. Не сердись только. Дело я говорю... Выбежала я за ворота. Гляжу этак, знаете ли, - налево церковь, коза клоповская ходит, петух ножкой ворошит, а направо, по самой серединке, гляжу - Димитрий Наумыч идет. Глянула я на него. Сердце закатилось, икота подступает. Ой, думаю, мать честная, пресвятая богородица! Ой, думаю, тошненько!

А он-то идет серьезным, мелким шагом. Борода по воздуху треплется. И платье городское на нем. И в штиблетах... Как увидела штиблеты, будто что оторвалось у меня внутри. Ой, думаю, куда ж я такая-то, необразованная, гожусь ему в пару, если он, может, первый человек в депутатах советский... Встала я дурой у плетня и ногами не могу идти. Перебираю пальцами плетень и стою. А он-то, Димитрий Наумыч, депутат советский, доходит до меня мелким ходом и здоровается.

«Здравствуйте, говорит, Пелагея Максимовна. Сколько, говорит, лет, сколько зим не виделись с вами...»

Мне бы, дуре, мешок у Димитрия Наумыча схватить, а я гляжу на штиблеты и не двигаюсь. Ой, думаю, отвык от меня мужик. Штиблеты носит. С городскими, может, с комсомолками разговаривает.

А Димитрий Наумыч отвечает басом:

«Ох, говорит, Пелагея, Пелагея, такая-то ты есть.

Темная, говорит, ты у меня, Пелагея Максимовна. Про что, говорит, я с тобой теперь разговаривать буду? Я, говорит, человек просвещенный и депутат советский. Я, говорит, может, четыре правила арифметики насквозь знаю. Дробь, говорит, умею... А ты, говорит, вон какая! Небось, говорит, и фамилию не может подписывать на бумаге? Другой бы очень просто бросил бы тебя за темноту и необразованность».

А я стою у плетня и лепечу слова: дескать, конечно, Димитрий Наумыч, бросьте меня такую-то, что вам стоит. А он берет меня за ручку и отвечает:

«Я шутку пошутил, Пелагея Максимовна. Оставьте думать. Я, говорит, это так. Что вы...» Снова закатилось у меня сердце, икота подступает. «Я, говорю, Димитрий Наумыч, будьте спокойны, тоже, конечно, могу дробь узнать и четыре правила. Или фамилию на бумаге подписывать. Я, говорю, не осрамлю вас, образованного...»

Фельдшер Иван Кузьмич встал со стула и прошелся по комнате.

- Ну, ну,- сказал он,- хватит, завралась... Чем болеешь-то?
- Болею-то? Да теперь ничего, Иван Кузьмич. Полегче будто теперь. На здоровье не могу пожаловаться... А он-то, Димитрий Наумыч, говорит: «Пошутил, говорит, я». Вроде как, значит, шутку он выразил.
- Ну да, пошутил, - сказал фельдшер. - Конечно. Порошков, может, тебе дать?
- А не надо, - сказала Пелагея. - Спасибо тебе, Иван Кузьмич, за советы. Мне ехать надо.

И Пелагея, оставив на столе кулек с зерном, пошла к двери. Потом вернулась.

- Дробь-то мне, Иван Кузьмин... Где мне про эту самую дробь-то теперь узнать? К учителю, что ли, мне ехать.
- К учителю, - сказал фельдшер, вздыхая, - конечно. Медицины это не касается. Пелагея низко поклонилась и вышла на улицу.